Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис

ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша. Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это “астартизм”, “темное” и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его — опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? “И ты так же”. Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность. Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием, как уже не могла рыдать, когда все в самом деле произошло “как по-писаному”.

Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со “злым умыслом” моим произошло то, что должно было произойти — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось»[138].

Шокирующе описанная Любовью Дмитриевной семейная жизнь никак не подходит под определение счастливой. Такое начало не обещало легкого продолжения. Искушения начались довольно рано, практически сразу.

Зимой 1904 года Блоки поехали в Москву, где пробыли около двух недель. В Москве первый человек, которого они посетили, был Андрей Белый. С ним уже давно Блок состоял в переписке, ощущал духовное родство, теперь настало время для личной встречи. Андрей Белый, который с трепетом ее ожидал, вспоминал, как сконфузился в прихожей, потому что предполагал увидеть другого Блока, образ которого составил по его стихам. Блок тоже смутился, не смутилась только Любовь Дмитриевна: «не сняв шапочки, ярко пылая морозом и ясняся прядями золотоватых волос, с меховою, большущею муфтой в руке прошла в комнаты»[139]. Белый несколько раз описывает ее в Москве как молчаливую, внимательно слушающую, золотоволосую, с большой муфтой. Что он увидел в этой детали одежды, настойчиво сопровождающей образ Любы? Вероятно, подчеркивал ее стремление скрыться, спрятаться, не выпячивать себя, присмотреться и прислушаться. Белый не знал, что Любовь Дмитриевна переживала уже в это время первый акт своей семейной драмы, и она, конечно, держала это при себе. Но все же необычайная чуткость Белого позволила ему что-то почувствовать. И фактически с этого момента началась его страстная, долгая, сумасбродная любовь к жене Блока, окончательно материализовавшаяся к 1906 году. Огрубляя, можно сказать так: сам Блок воспринимал Любовь Дмитриевну как Прекрасную Даму, Белый разглядел в ней земную женщину. И пытался присвоить ее себе, увести от мужа, обещая не умозрительную, а настоящую любовь. И уже почти добился своего, потому что именно настоящей любви желала и жаждала не ощущавшая мужского интереса со стороны Блока Любовь Дмитриевна. Белый распахнул перед ней ту дверь, которую она сама потом сознательно держала полуоткрытой, и хотя никогда так и не ушла от мужа, но увидела для себя возможности иного плана, — платоническая любовь была явно не тем цементом, который мог скрепить их семейные узы.

Несостоявшийся уход к Белому Любовь Дмитриевна подробно описала в своих мемуарах. Он, не смирившийся до конца и считавший себя обманутым, зло отомстил ей в романе «Петербург», где в карикатурном образе Софьи Петровны Лихутиной узнаются ее черты. О начале этих отношений Любовь Дмитриевна вспоминала как о внезапном озарении, как, вероятно, должны были ощущать себя наши прародители, отведавшие запретного плода: «Саша ехал на санях с матерью, а я с Борей. Давно я знала любовь его, давно кокетливо ее принимала и поддерживала, не разбираясь в своих чувствах, легко укладывая свою заинтересованность им в рамки “братских” (модное было у Белого слово) отношений. Но тут (помню даже где — на набережной, за домиком Петра Великого) на какую-то фразу я повернулась к нему лицом — и остолбенела. Наши близко встретившиеся взгляды... но ведь это то же, то же! “Отрава сладкая...” Мой мир, моя стихия, куда Саша не хотел возвращаться — о как уже давно и как недолго им отдавшись! Все время ощущая нелепость; немыслимость, невозможность, я взгляда отвести уже не могла. И с этих пор пошел кавардак»[140]. Оказалось, что те же самые взгляды, те же самые ощущения возможны не только с Блоком, но и с другим влюбленным в нее мужчиной. Оставался вопрос: влюблена ли она сама? И надо отдать должное этой совсем молодой и очень несчастливой женщине — она сумела ответить на него честно, не обманывая себя, не впадая в иллюзию новой, на этот раз непременно правильной, непременно удачной любви. Любовь Дмитриевна Белому отказала.

Однако это стоическое решение ничего не изменило в дальнейшем течении их жизни с Блоком. Отношения не налаживались, потому что они и не разлаживались. Любые увлечения Блок не просто a priori прощает своей жене, но принимает их как должное, как необходимую составляющую той высокой, надмирной, небесной связи, которую он постоянно ощущает между ними, их духовной преданности, пожизненной отданности друг другу. Он расправляется со своим соперником аллегорически — в пьесе «Балаганчик», поставленной В. Э. Мейерхольдом в Драматическом театре В. Ф. Комиссаржевской 30 декабря 1906 года. Белый, присутствовавший на первом чтении «Балаганчика», не мог не опознать себя в образе Арлекина.

Точно такую же свободу, которую Блок предоставляет своей жене, он требует и для себя самого. Осенью 1906 года он встретил и полюбил Наталью Николаевну Волохову — актрису театра В. Ф. Комиссаржевской. Роман хотя и был, судя по всему, платоническим, оказался очень серьезным, и Любовь Дмитриевна не могла относиться к нему легко. Блок пытался объяснить ей происходящее со своих позиций: «Ты важна мне и необходима необычайно; точно также Н<аталия> Н<иколаевна> — конечно — совершенно по-другому. В вас обеих — роковое для меня. Если тебе это больно — ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность, несмотря ни на что, я знаю, знаю свою ответственность и веселый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь. Мне бы хотелось, чтобы всё это ты, когда думаешь обо мне, неотступно знала. Напиши мне, что ты думаешь об этом теперь, и не преуменьшай этого ни для себя, ни для меня. Помни, что ты для меня необходима, я твердо это знаю»[141].

Согласимся, что откровенность чрезмерная, а объяснения крайне запутаны. Любовь Дмитриевна, несомненно, мучилась. Хотя она уже приняла решение остаться с Блоком, но пока все еще не могла полностью поверить в то, что между ними никогда больше не вспыхнет земное чувство. От отчаяния или из вполне объяснимого мстительного чувства Любовь Дмитриевна тоже бросается в любовные отношения с известным прозаиком и критиком эпохи — Сергеем Ауслендером, роман с которым скоро закончился и ни к чему никого не обязывал. Так и покатилось дальше. У нее — Сергей Ауслендер, Георгий Чулков, Константин Давидовский, Жорж Дельвари... У него Волохова, Дельмас... Впрочем, большие любови Блока, всерьез отвлекавшие его внимание от Любови Дмитриевны, были не столь уж часты, гораздо больше было случайных связей, проституток, женщин, не оставлявших значительного следа в его душе. Их в жизни Блока можно считать десятками, если не сотнями.

А внешне молодые супруги продолжают производить впечатление солнечной, восхитительной пары. «Царевич с царевной» — называет их в своих мемуарах Андрей Белый. В Шахматове они поселились в отдельном флигеле, который стоял во дворе при самом въезде в усадьбу. В нем были четыре комнаты и крытая наружная галерея. В этом небольшом домике они начали создавать собственный домашний быт. Блок выпилил на втором этаже слуховое окошко, из которого открылся